Love has torn away this mask... Forever and again. (с)
Кто в курсе, откомментируйте, а?
Название: Больше не осталось ничего.
Аффтар: аффтар.
Жанр: сонгфик.
Дисклаймер: отказываюсь только от песни. Песня "Солнце" принадлежит группе "Ночные Снайперы".
Пейринг: Сатоки/Казуки, красной нитью Ши/Сатоки.
Саммари: "Он ужасно не хочет терять все это. Он двадцать лет сходит с ума от этой своей любви. Зачем же?!..
Ему еще никогда так сильно не хотелось бессвязно кричать".
читать дальшеСолнце,
я становлюсь твоим лучом. Я режу
кожу
и оголяю нервы непритворно.
Сатоки просыпается не от того, что Ши сидит рядом и перебирает его волосы. И даже не от шума посуды и запаха еды с кухни. Дурацкий солнечный луч проникает даже сквозь плотно задернутые шторы и, как это пишут в идиотских романах, «щекочет лицо». И он разлепляет веки и несколько секунд зачем-то смотрит в сторону окна. Он не любит сравнения, но это почему-то напоминает ему их борьбу. Не так – их борьбу. Игру серыми – почему он стал так про себя это называть? Да просто потому, что все эти пикировки – исподтишка, заметьте! – слишком напоминают ему такие непереносимые самим и такие любимые братом шахматы. А ни «своих», ни «его» он не мог назвать ни черными, ни белыми. Вот и остановился на сером оттенке.
И почему этот дурацкий луч…
Вечером будет снег. Точно. У него почему-то болят шрамы перед сильными осадками. Он даже не вспоминает, каким был идиотом. Просто предсказывает погоду. Шрамами. Не способностями. Не как его дочь.
Слыша смех «молодежи» с кухни, видя улыбку Ши и отстраненно – спишем это на недосып – улыбаясь в ответ, Сатоки уверен, что сегодня этот будущий снег не станет ему помехой в том, что он давно планировал. От чего сердце сжималось по вечерам – иной раз даже с Ши рядом. Он не может. Он слаб. Точнее – он так думает.
Соли
не будет мало тем, кто станет первым.
Казуки идет по улице медленно, близоруко щурясь – летящий снег залепил линзы, а поскользнуться и упасть ему не хочется. Хотя улицы предусмотрительно засыпали солью… будто это поможет.
Он отчетливо чувствует усталость. Не от «тяжелого дня», а от жизни в принципе. Он уже начинает понимать, что не он ведет своих людей, а они его. «Как вы посмотрите на…» - и все. А ему остается смотреть благосклонно. Потому что он боится. Он остался трусом. С детства. И ему самому противно. Но он не может прекратить это. Он не знает сам, жив ли брат и его люди вообще. И если да – как он отдаст приказ о том, чтобы все прекращалось? «Мы убили их всех, дальнейшее не имеет смысла»?.. Бред. БРЕД!..
А если нет?.. Если… не жив?..
Эта мысль заставляет его остановиться. У фонаря. Из-за столба слышится щелчок зажигалки, и Казуки испуганно выхватывает пистолет, заряженный нейтрализаторами. И тут же роняет его.
Слово
утонет в голосе минутной боли.
Оба представляли эту встречу не так. Даже спланировавший, казалось бы, все Сатоки. «Мне не по себе», - говорит он. И не врет. Ему ужасно не по себе рядом с таким растерянным братом. А еще сложнее то, что сам он растерян не меньше, причем старается не показывать этого. Он никогда не думал, что скрывать эмоции так трудно.
«Какого черта ты меня ждал?!» - Казуки и не надеется на ответ. Он видит, насколько зажат брат, несмотря на все его попытки скрыть это. Поэтому задает следующий вопрос: «Что тебе надо?». Тоже не надеясь на ответ. Он знает, как ответит Сатоки.
А что надо ему, Казуки?.. Он не знает. Он двадцать лет назад хотел стереть с лица старшего ту улыбку на фотографии. Тот был счастлив. Счастлив – без него. Он не может терпеть это. Он мечтает стереть эту улыбку. И поэтому только переводит тему, не зная, что будет.
Холодная кожа черной перчатки обжигает кожу. Это даже приятно. Больше всего этот «мальчишка», как называет его сейчас Сатоки, боялся в этой встрече равнодушия. А тут такая буря эмоций, совершенно несвойственная – теперь – его брату.
И Казуки усмехается, протягивает ему шарф на слишком явное – и ребяческое – предложение убить его здесь и сейчас. Герой, можно сказать! Младший брат изображает такую трогательную заботу, вызывая в старшем совершенно неконтролируемую ярость. И даже терпит ради этого удар и падение.
Боль проходит очень быстро. Физическая.
Его шарф остается лежать у фонаря.
И Казуки пялится на него, не в силах смотреть, как Сатоки уходит. Но бросает фразу, от которой тот останавливается. Он не знал, что они здесь. И это ему – на руку.
Больше не осталось ничего.
Больше не осталось ничего,
теперь мне путь свободен.
На следующий день его люди приносят ему известия о том, что видели на улицах целых троих «людей его брата». И в одного даже выстрелили. Но промахнулись. И прострелили руку «не тому». И даже извиняются.
Казуки слушает это молча, даже улыбаясь. Он почти чувствует, что руку-то они прострелили как раз тому, кому надо. И почти не чувствует вины за то, что приказ «мобилизовываться» отдал сам. Сатоки разочаровал его своей глупостью. И поэтому он идет дальше.
Ветер
закружит вальс в коре тугих деревьев.
Сатоки чувствует себя очень необычно, сидя в гостиной с семьей. Ему странно еще и то, что недавняя встреча с Казуки так расшатала ему нервы. Хуже, чем всегда, хуже, чем обычно. Он и помыслить не мог, что это так больно.
Плечи
вишнёвых стен сольются с белым фраком.
«Приятный» вишневый цвет обоев в гостиной бьет по глазам. Кто придумал, что это идеальный цвет для жилой комнаты?.. «И кто выбирал квартиру?» - услужливо поддевает внутренний голос. Сатоки и не знал, что он у него есть.
Вошедший Ши вообще словно ослепляет белизной костюма, настолько непривычного для зимы. Черт побери, зачем тебе здесь-то надо ребячиться?.. А впрочем, это неважно. Все равно это все опять привычно снимется.
Видишь -
в моём саду теперь играют дети.
Игры
всё те же: под кристально-чёрным флагом.
Он придумывает всю эту историю с «убийством клонов» не для того, чтобы проверить своих. Не для того, чтобы в семье все стало шоколаднее некуда – он не миротворец. Да признайся себе: тебе хочется его запутать. Потому что он поймет, что все подстроено, тут же. Он ведь не идиот… Но он сломает себе голову – почему именно так.
Они спокойны. Они сделали все правильно и замечательно. Сатоки даже горд за них. Но почему, черт возьми, его снова тянет туда, на ту дорогу, по которой всегда – он выяснил – расхаживает Казуки? Он ведь отлично знает, чем это желание, а тем более его исполнение, может обернуться для всех вообще… и для них с Ши в частности. Он ужасно не хочет терять все это. Он двадцать лет сходит с ума от этой своей любви. Зачем же?!..
Ему еще никогда так сильно не хотелось бессвязно кричать.
Я прошу тебя: закрой глаза!
Я прошу тебя: закрой глаза –
мне в эту ночь не спится…
Сатоки лежит у Ши на плече и пустыми, что редко в последнее время, глазами смотрит в потолок. Эмоциональная связь с братом почему-то никуда не пропала. Или это очередные способности – чувствовать родственника на расстоянии? Он знает, что тот не спит. Чувствует. «Когда ты спишь, враг не дремлет»… Они не враги. Они просто два запутавшихся брата-идиота.
И тут же старый анекдот – «Когда ты спишь, враг не дремлет! Спи больше, мучай врага бессонницей!»…
Усни, Казуки. У меня бессонница – из-за твоей…
Запах
ночных костров заведомо приятен.
Они оба устали задаваться вопросом «зачем?». Они просто идут друг другу навстречу, сжигая почти все мосты. Один вернется. Сможет. Его даже простят. А вот другой – уже нет. Ему некуда. Они оба обрекают себя. Хотя бы на зависимость друг от друга. И эта зависимость кажется им обоим каким-то чуть ли не костром Средневековой Инквизиции.
Возраст
течёт из рук, торопится в дорогу.
Сатоки не хочет вспоминать, сколько лет ему было, когда он приехал «домой» из Токио на каникулы. Тот вечер с братом чем-то неумолимо напоминает этот. Сатоки забывает, что им уже не восемнадцать и пятнадцать лет. Или все же семнадцать и четырнадцать?.. Да какая разница. Важно что-то совсем другое.
Можно
теперь тебя обнять: нас только двое.
Он принимает это объятие. Только потому, что ему тоже этого хочется. Ужасно. До слез. Но он не может плакать. Он завидует в этом младшему. И снова эта двойственность. Он рубит жесткие фразы – и успокаивает одновременно. Он не отвечает на яростное «Почему ты дурак?!» - да если бы он знал! И он не может сейчас уйти. Он малодушно валяется рядом со своим шарфом. А шарф пахнет им.
И Сатоки почему-то ужасно легко потом, когда он плачет на плече у Ши. И он давит в зародыше мысль, что было неплохо поплакать так и вместе с братом два часа назад.
Кто-то
уже успел отдать дань некрологу.
Вот и не осталось ничего.
Вот и не осталось ничего,
а лето пахнет солнцем…
Аники сидит на траве под раскидистым деревом и жует хот-дог – одну из свадебных закусок сестры. Несмотря на бьющий в глаза и «щекочущий лицо» дурацкий солнечный свет, ей почему-то вспоминается совсем другое – ночь, мартовский снег с дождем и выстрел. Неподходящие мысли для торжественного случая. Но она почему-то думает только о том, что никогда не допустит повторения подобной ситуации, какая происходила с ее отцом. И еще ей почему-то кажется, что забыть обо всем, с ним происходившим, она не сможет уже никогда.
И вряд ли они все смогут.
Название: Больше не осталось ничего.
Аффтар: аффтар.
Жанр: сонгфик.
Дисклаймер: отказываюсь только от песни. Песня "Солнце" принадлежит группе "Ночные Снайперы".
Пейринг: Сатоки/Казуки, красной нитью Ши/Сатоки.
Саммари: "Он ужасно не хочет терять все это. Он двадцать лет сходит с ума от этой своей любви. Зачем же?!..
Ему еще никогда так сильно не хотелось бессвязно кричать".
читать дальшеСолнце,
я становлюсь твоим лучом. Я режу
кожу
и оголяю нервы непритворно.
Сатоки просыпается не от того, что Ши сидит рядом и перебирает его волосы. И даже не от шума посуды и запаха еды с кухни. Дурацкий солнечный луч проникает даже сквозь плотно задернутые шторы и, как это пишут в идиотских романах, «щекочет лицо». И он разлепляет веки и несколько секунд зачем-то смотрит в сторону окна. Он не любит сравнения, но это почему-то напоминает ему их борьбу. Не так – их борьбу. Игру серыми – почему он стал так про себя это называть? Да просто потому, что все эти пикировки – исподтишка, заметьте! – слишком напоминают ему такие непереносимые самим и такие любимые братом шахматы. А ни «своих», ни «его» он не мог назвать ни черными, ни белыми. Вот и остановился на сером оттенке.
И почему этот дурацкий луч…
Вечером будет снег. Точно. У него почему-то болят шрамы перед сильными осадками. Он даже не вспоминает, каким был идиотом. Просто предсказывает погоду. Шрамами. Не способностями. Не как его дочь.
Слыша смех «молодежи» с кухни, видя улыбку Ши и отстраненно – спишем это на недосып – улыбаясь в ответ, Сатоки уверен, что сегодня этот будущий снег не станет ему помехой в том, что он давно планировал. От чего сердце сжималось по вечерам – иной раз даже с Ши рядом. Он не может. Он слаб. Точнее – он так думает.
Соли
не будет мало тем, кто станет первым.
Казуки идет по улице медленно, близоруко щурясь – летящий снег залепил линзы, а поскользнуться и упасть ему не хочется. Хотя улицы предусмотрительно засыпали солью… будто это поможет.
Он отчетливо чувствует усталость. Не от «тяжелого дня», а от жизни в принципе. Он уже начинает понимать, что не он ведет своих людей, а они его. «Как вы посмотрите на…» - и все. А ему остается смотреть благосклонно. Потому что он боится. Он остался трусом. С детства. И ему самому противно. Но он не может прекратить это. Он не знает сам, жив ли брат и его люди вообще. И если да – как он отдаст приказ о том, чтобы все прекращалось? «Мы убили их всех, дальнейшее не имеет смысла»?.. Бред. БРЕД!..
А если нет?.. Если… не жив?..
Эта мысль заставляет его остановиться. У фонаря. Из-за столба слышится щелчок зажигалки, и Казуки испуганно выхватывает пистолет, заряженный нейтрализаторами. И тут же роняет его.
Слово
утонет в голосе минутной боли.
Оба представляли эту встречу не так. Даже спланировавший, казалось бы, все Сатоки. «Мне не по себе», - говорит он. И не врет. Ему ужасно не по себе рядом с таким растерянным братом. А еще сложнее то, что сам он растерян не меньше, причем старается не показывать этого. Он никогда не думал, что скрывать эмоции так трудно.
«Какого черта ты меня ждал?!» - Казуки и не надеется на ответ. Он видит, насколько зажат брат, несмотря на все его попытки скрыть это. Поэтому задает следующий вопрос: «Что тебе надо?». Тоже не надеясь на ответ. Он знает, как ответит Сатоки.
А что надо ему, Казуки?.. Он не знает. Он двадцать лет назад хотел стереть с лица старшего ту улыбку на фотографии. Тот был счастлив. Счастлив – без него. Он не может терпеть это. Он мечтает стереть эту улыбку. И поэтому только переводит тему, не зная, что будет.
Холодная кожа черной перчатки обжигает кожу. Это даже приятно. Больше всего этот «мальчишка», как называет его сейчас Сатоки, боялся в этой встрече равнодушия. А тут такая буря эмоций, совершенно несвойственная – теперь – его брату.
И Казуки усмехается, протягивает ему шарф на слишком явное – и ребяческое – предложение убить его здесь и сейчас. Герой, можно сказать! Младший брат изображает такую трогательную заботу, вызывая в старшем совершенно неконтролируемую ярость. И даже терпит ради этого удар и падение.
Боль проходит очень быстро. Физическая.
Его шарф остается лежать у фонаря.
И Казуки пялится на него, не в силах смотреть, как Сатоки уходит. Но бросает фразу, от которой тот останавливается. Он не знал, что они здесь. И это ему – на руку.
Больше не осталось ничего.
Больше не осталось ничего,
теперь мне путь свободен.
На следующий день его люди приносят ему известия о том, что видели на улицах целых троих «людей его брата». И в одного даже выстрелили. Но промахнулись. И прострелили руку «не тому». И даже извиняются.
Казуки слушает это молча, даже улыбаясь. Он почти чувствует, что руку-то они прострелили как раз тому, кому надо. И почти не чувствует вины за то, что приказ «мобилизовываться» отдал сам. Сатоки разочаровал его своей глупостью. И поэтому он идет дальше.
Ветер
закружит вальс в коре тугих деревьев.
Сатоки чувствует себя очень необычно, сидя в гостиной с семьей. Ему странно еще и то, что недавняя встреча с Казуки так расшатала ему нервы. Хуже, чем всегда, хуже, чем обычно. Он и помыслить не мог, что это так больно.
Плечи
вишнёвых стен сольются с белым фраком.
«Приятный» вишневый цвет обоев в гостиной бьет по глазам. Кто придумал, что это идеальный цвет для жилой комнаты?.. «И кто выбирал квартиру?» - услужливо поддевает внутренний голос. Сатоки и не знал, что он у него есть.
Вошедший Ши вообще словно ослепляет белизной костюма, настолько непривычного для зимы. Черт побери, зачем тебе здесь-то надо ребячиться?.. А впрочем, это неважно. Все равно это все опять привычно снимется.
Видишь -
в моём саду теперь играют дети.
Игры
всё те же: под кристально-чёрным флагом.
Он придумывает всю эту историю с «убийством клонов» не для того, чтобы проверить своих. Не для того, чтобы в семье все стало шоколаднее некуда – он не миротворец. Да признайся себе: тебе хочется его запутать. Потому что он поймет, что все подстроено, тут же. Он ведь не идиот… Но он сломает себе голову – почему именно так.
Они спокойны. Они сделали все правильно и замечательно. Сатоки даже горд за них. Но почему, черт возьми, его снова тянет туда, на ту дорогу, по которой всегда – он выяснил – расхаживает Казуки? Он ведь отлично знает, чем это желание, а тем более его исполнение, может обернуться для всех вообще… и для них с Ши в частности. Он ужасно не хочет терять все это. Он двадцать лет сходит с ума от этой своей любви. Зачем же?!..
Ему еще никогда так сильно не хотелось бессвязно кричать.
Я прошу тебя: закрой глаза!
Я прошу тебя: закрой глаза –
мне в эту ночь не спится…
Сатоки лежит у Ши на плече и пустыми, что редко в последнее время, глазами смотрит в потолок. Эмоциональная связь с братом почему-то никуда не пропала. Или это очередные способности – чувствовать родственника на расстоянии? Он знает, что тот не спит. Чувствует. «Когда ты спишь, враг не дремлет»… Они не враги. Они просто два запутавшихся брата-идиота.
И тут же старый анекдот – «Когда ты спишь, враг не дремлет! Спи больше, мучай врага бессонницей!»…
Усни, Казуки. У меня бессонница – из-за твоей…
Запах
ночных костров заведомо приятен.
Они оба устали задаваться вопросом «зачем?». Они просто идут друг другу навстречу, сжигая почти все мосты. Один вернется. Сможет. Его даже простят. А вот другой – уже нет. Ему некуда. Они оба обрекают себя. Хотя бы на зависимость друг от друга. И эта зависимость кажется им обоим каким-то чуть ли не костром Средневековой Инквизиции.
Возраст
течёт из рук, торопится в дорогу.
Сатоки не хочет вспоминать, сколько лет ему было, когда он приехал «домой» из Токио на каникулы. Тот вечер с братом чем-то неумолимо напоминает этот. Сатоки забывает, что им уже не восемнадцать и пятнадцать лет. Или все же семнадцать и четырнадцать?.. Да какая разница. Важно что-то совсем другое.
Можно
теперь тебя обнять: нас только двое.
Он принимает это объятие. Только потому, что ему тоже этого хочется. Ужасно. До слез. Но он не может плакать. Он завидует в этом младшему. И снова эта двойственность. Он рубит жесткие фразы – и успокаивает одновременно. Он не отвечает на яростное «Почему ты дурак?!» - да если бы он знал! И он не может сейчас уйти. Он малодушно валяется рядом со своим шарфом. А шарф пахнет им.
И Сатоки почему-то ужасно легко потом, когда он плачет на плече у Ши. И он давит в зародыше мысль, что было неплохо поплакать так и вместе с братом два часа назад.
Кто-то
уже успел отдать дань некрологу.
Вот и не осталось ничего.
Вот и не осталось ничего,
а лето пахнет солнцем…
Аники сидит на траве под раскидистым деревом и жует хот-дог – одну из свадебных закусок сестры. Несмотря на бьющий в глаза и «щекочущий лицо» дурацкий солнечный свет, ей почему-то вспоминается совсем другое – ночь, мартовский снег с дождем и выстрел. Неподходящие мысли для торжественного случая. Но она почему-то думает только о том, что никогда не допустит повторения подобной ситуации, какая происходила с ее отцом. И еще ей почему-то кажется, что забыть обо всем, с ним происходившим, она не сможет уже никогда.
И вряд ли они все смогут.
@темы: My kreatifff, Антимысли, Подборка, Фанфики
И я вместе с тобой.
Почему этот дикий пейринг ТАК на меня влияет?!
Это...это просто сильно.
Умница, Кари.
Хоть и дура
Ты знаешь, я не могу. Если фанфикеры будут это писать, я не буду против. Потому что сам...
Как мне сказали - "охуенно написано, но Ш/С - тру, а после этого верится в С/К, и вообще так хуево..." (с)
Просто я считаю это ОЧЕНЬ оправданным пейрингом. Со стороны младшего по меньшей мере.
Спасибо, дорогой ).
А ты себе противоречишь )))
Н-ну и к-кого? о.о
"Много шума из ничего"
Бенедикт/Беатриче
Это уже не ой. По твоей шкале, это уже "ик"(С)
Ты. Жжош!
Епт....... *ф полном шоке* йа настолько КГ/АМ (в данном случае криатиф гиниален-аффтар маладетс), что ты сравниваешь меня с Шекспиром?!..
В обмороке.
И спасибо за цитату.
У муа шок.